3. Литература и искусство как форма философии культуры в России

Я не большой специалист по литературе и искусству, поэтому сделаю всего лишь некоторые замечания.

Во-первых, литературная форма философии – явление, на мой взгляд, типичное именно для России. Присущая русским целостность мышления обусловила формирование ОБРАЗОВ, а не сухих рациональных и абстрагированных теорий по типу западных. Поэтому наши писатели могут в полной мере рассматриваться как философы. Таково, например, отношение к Достоевскому и Толстому. Ведь и Ильин говорил, что «Русская культура есть созерцание целого», а Бердяев  отмечал, что «Русские призваны дать… философию цельного духа… Если возможна в России великая и самобытная культура, то лишь как культура религиозно-синтетическая, а не аналитически-дифференцированная». Не менее известно и выражение Трубецкого «Русским более свойственно познание мира религиозной интуицией как органического целого в отличие от Запада, где философы проникали в тайны мира, расчленяя его рассудком на составные части для анализа…». Что, как не образ, ярко и емко передает суть предмета. Абстрактное рациональное мышление – есть явление, отвлеченное от жизни, а Русь жива образным языком – пословицами и поговорками.

(Поэтому я не отвергаю отечественное религиозно-философское наследие, оно исподволь воспевало целостность, хотя не всегда его представители могли объективно оценить дихотомию собственных убеждений. Но, видимо, таково было время и условия, определившие пору созревания идей. Это ведь не я такая вумная, что распределила всех по углам и этажам вертикали «правда-неправда». Это время пришло по-новому осмысливать наше наследие, синтезировать накопленный опыт многих поколений, в котором русская религиозно-философская школа была, есть и будет не последним звеном в единой цепи помыслов во имя России.

И если уж и горевать по поводу  отказа от Бога, как это делает Ильин, говоря, что в двадцатом веке «христианское человечество переживает глубокий религиозный кризис. Широкие слои людей утратили живую веру и отошли от христианской церкви», то, возможно, надо иметь в виду воочию наблюдаемые им состояния «безразличия», «отчуждения, осуждения и вражды» или «фанатической ненависти». Но это были, так сказать, текущие конкретные наблюдения. Истинная же их суть познаваться стала спустя век, когда советская идеология доказала невозможность безбожия, в принципе, а демократическая система вплотную подвела нас к пониманию ОБРАЗА БОГА, ОЧИЩЕННОГО ОТ ХРИСТИАНСКОГО ОККУЛЬТИЗМА, его ритуалов и догматов. Это все были этапы постепенного раскодирования людей, освобождения их от привнесенных на Русь искаженных образов, продуктов культуры иного образа жизни. Так что и в секуляризованной культуре есть свои крупицы истины: она пробуждает живое начало в человеке-творце, образе и подобии Бога, а не усыпляет его образом «раба божия».

Страдания Ильина явились плодом его преувеличенной веры в оккультизм, его приверженностью традиционному восприятию христианства как мировой панацеи и центра духовной жизни, в угоду которой он готов был признать и большую доверчивость и цельность современников первых лет христианства по сравнению со своими современниками, и их большую инстинктивность, иррационализм, скромность и духовную робость, а отсюда и непосредственность и глубину божественного восприятия Евангельского откровения, унижение и жертвенность ощущение человеком своей беспомощности перед природой, жизнь в состоянии постоянных угроз, скудости и неустроенности. Но все это – более поздние, подмененные истоки.

«Человечество не только перестает вынашивать, растить и беречь церковно-христианский опыт, но не вынашивает и никакого другого религиозного опыта.» - пишет он. Но, может быть, человечество, наконец, восходит к истине после метания между полюсами и осознает объективность всеобщего отказа от религии, как таковой. Ведь понимать Бога, не значит еще быть религиозным человеком.  Религиозные люди, суть, водимые рабы, а исправлять свои ошибки может только тот, кто сам осознал собственную ответственность за них. Внешним принуждением ни ответственность, ни вина, хоть и вменяются, но не преображают мира. Отход от них, равно как и отход от догматов, канона и ритуала, не всегда являются свидетельством кризиса, но в перспективе – преображения, понять которое сразу невозможно. Именно усиленный отход от навязчивых канонов порождает столь же усиленную поляризованную реакцию.  Об этом тоже стоит задуматься.

Во-вторых, литературная форма философии культуры в России неразрывно связана с живой природой. Многие найдут это созерцанием. На самом деле – это осмысление всеобщей взаимосвязи явлений, которое у нас в крови.

Но у того же Достоевского, в частности, описаний природы практически нет. Он исследует дух, причем в его полярных метаниях. Принято считать, что Ф.И.Достоевский выявлял парадоксы человеческой души – сочетание добра и зла, своеволия и рабства, любви и ненависти, высоких и низменных порывов. Но он не нашел пути достижения равновесия духа и выхода к благодати. Он только ностальгировал по прошлому (приснившееся ему общество счастливых людей во «Сне смешного человека»). Но, возможно, именно поэтому его литература имеет такой успех на западе, для которого полярные метания духа стали нормой. Им ближе копаться в  низменных инстинктах, открывая вдруг состояния высокого сознания как анти-тезу грязи, ведь состояние благодати у них перешло в понятие материального благосостояния. Там уже совершена эта подмена, у нас - нет. Достоевский ставит вопрос о возвышенном и низменном в одинаковую плоскость и выход из кризиса души ищет во всеобщей любви и красоте. Но, на мой взгляд, он идет на ощупь с темными очками на глазах. Нет у него гармоничного образа, несущего истину. И даже Алеша Карамазов не убедителен в  диалогах с братом. Но убедителен великий инквизитор, к сожалению. В противоположность этому Толстой дает в своих произведениях образы, близкие к гармонии или хотя бы выявляет стремление к ним. В этом ему помогает отказ от оккультной религии. В этом ему помогает и природа.

Человек становится ЧЕЛОВЕКОМ тогда, когда научается пребывать в состоянии гармонии, благодати, т.е. удерживая баланс ВСЕХ ЭНЕРГИЙ. Выдергивание каждой по отдельности и смакование ее избирательного апофеоза – еще не культура, а мазохизм сильных ощущений. Но не они питают душу. Поэтому для меня Толстой стоит над Достоевским.

Но вот Паустовский со своей романтикой природы средней полосы, или Пришвин, Бианки, думаю, явления, не известны мировому читателю. Наше понимание природы оказалось никому не нужным. Хотя наша пейзажная школа – тоже самобытное явление, как и музыкальные пейзажи Рахманинова, Калиникова, Чайковского.  Для Европы в большинстве случаев природа - неживой материал. Там натюрмортов и портретов, а с некоторых пор и сюрреализма, больше пейзажей. Там музыка – скорее, орнамент, как у Моцарта или Гайдна, динамизм события или краски страсти у Вагнера, Верди. Хотя сама природа говорит у Грига (Скандинавия – это особая песня) или у Вивальди (что правда, то правда), и все это - тоже ЯВЛЕНИЯ мирового масштаба.   

Почему бы, кстати, не рассмотреть вопрос о таком общепризнанном истоке европейской культуры, как АНТИ-чность и  ее роли в формировании русской культуры?

Я часто задавала себе вопрос: почему на Руси не было собственной античной философской школы и античной эстетики, своего Платона, Аристотеля, Сократа, киников, Диогена и пр. Меня не устраивает версия, согласно которой России тогда не существовало, что и заставляет запад считать нас наивной и отсталой в цивилизованном отношении периферией мира. Не потому ли, что этот самый запад сам провозгласил себя центром мира, а свои отклонения духа – осевым временем всей человеческой  цивилизации?

То, что России античного периода западной цивилизации, дохристианская Русь, существовала и даже процветала, я даже не сомневаюсь, не взирая на отсутствие летописных и пр. исторических доказательств. То, что  она не представляла собой массы разрозненных варварских племен – тоже. Главное, на мой взгляд то, что АНТИ-теза не была в строе мышления и мировосприятия Руси.  Целостность – исток нашего мировоззрения.

В то же время античная школа является продуктом, прежде всего, рабовладельческого общества - общества неравенства, господства и подчинения. А Русь не знала рабовладельческого периода своей истории. (Нам лишь позднее было привито рабство в виде крепостного права.) Не потому ли вся философия античности, с ее киничными  перегибами, являет собой анти-тезу, протест против искусственно насаждаемого образа жизни людей в неравенстве, распущенности под видом утонченности и особого вкуса. Бердяев говорил, что «Эстетизм есть претензия на рай в грехе»[1]

Но, имея собственную культуру и самобытную письменность, глубоко укорененные в ведическом мироощущении, Русь  с определенного времени  внешне покоряется привнесенной культуре, усыпляя традиции первоистоков и заповеди предков. Целое тысячелетие страна находится в зоне экспансии и оккупации новых образОв, якобы смирившись якобы дикость и варварство. И играет, исполняя навязанную ей роль, не выражая собственного отношения к ней, даже если речь идет о начавшихся процессах саморазрушения генофонда нации. (А эту проблему я тоже, как не покажется некоторым странным, отношу на совесть христианства – патриархальная семья не ведает любви в гармонии начал, жизнь, подчиненная в угоду только одному главенствующему полюсу, о любви не свидетельствует, несмотря на «Домострои»). 

По сути, это ключевой вопрос не только нашей культуры, но и нашего бытия. Что представляет собой русская культура – соединение западных и восточных традиций или все-таки самобытность? Что же самобытного «несёт русская культура миру: невиданное откровение, оплаченное ценой огромных страданий, или же мы, по образному выражению Н.К. Рериха, дрожим над лукошком, в котором «шиш»? Отсюда следует другой вопрос: в чём заключается смысл нашей культуры? Только ли в гашении смертоносных для западной цивилизации катаклизмов, выполнении самой чёрной и неблагодарной работы, чтобы в конечном итоге послужить удобрением для поддержания существования Запада, или же всё-таки в чём-то, делающем оправданными жертвы, понесённые Россией в процессе тяжелейшего исторического развития?»[2]

Попытаемся найти ответ в самом определении культуры.