Но гармония жизни не покупается жертвой. Жизнь утверждается приращением жизни – новым сотворением, новым воплощением человека и преемственностью поколений. Каждая ошибка человека на пути познаний – лишний повод к осмыслению законов мироздания и бытия, каждая проблема способна утверждать торжество жизни, а не покупать его жертвоприношением. Так и деяния Христа требуют переосмысления с точки зрения приращения жизни. Именно в земном ее воплощении. Христос сделал свой выбор, выбор человека, выбор, посвященный Богу. ОДИН ИЗ возможных.

Мы часто слышим, в том числе и, прежде всего, от священнослужителей, что жертва  нужна не Богу, она нужна нам.  Очередная чушь. Жрецами в разных странах внедрялась в сознание людей древности мысль о том, что, живя за счет принесенных в жертву чьих-то жизней, человек должен научиться отдавать что-то взамен. Религиями так воспитывалась непривязанность к земной материальной жизни, чтобы человек научился следовать закону жертвы не принудительно, а добровольно. Вес это – форма зомбирования человеческого мышления, предполагающего, что человек несовершенен. «Всякий в ответ на величайший дар природы – жизнь, должен ответить какими-то дарами» (А.Клизовский).

В этом ключе идет явная подмена  смысла жизни и предназначения человека. Ибо любовь к Богу, к дарованной жизни – это не способность жертвовать собой. Это способность творить новую жизнь в любви и гармонии. Спросите любую женщину – каково приносить в жертву живые создания, родные создания? Жертвоприношения – это выдумка одиноких мужчин, лишенных любви и гармонии начал. Любовь дарит добровольно, дарит жизнь, а не смерть. Любовь творит дух, жертва – унижает его.

Мать, спасающая ребенка жертвой собственной жизни, платит дорогую цену лишь потому, что не может изменить условий мира, поставивших жизнь ребенка под угрозу и сама не имеет способа вернуть жизни полноценность. Но и она платит эту цену за сохранение земной жизни, а не иллюзии небытия. Жертва – это тупик и символ бессилия. Потому и возникает естественное страдание – симптом неблагополучия и отказа от Бога. Жертва за загробное воскресение – это не просто иллюзия, это фетиш, навязанный миру во имя его апокалипсиса.

Но религия идет «дальше» такого понимания. Она связывает страдание из-за жертвенности с неразвитостью духовности. Только непривязанность к жизни, якобы, освобождает от страданий. На это способны самые «продвинутые». Непривязанность к жизни возводится в ранг добродетели и геройства. Жертва (иное название убийства) становится в религии румянами на трупе и должна сопровождаться  радостью от некоей сакральности действий. В этом даже ученые увидели суть религиозности.

Один из признанных авторитетов науки в сфере истории религий М.Элиаде во введении к своему трехтомному труду «История веры и религиозных идей» пишет:

"Трудно представить, как мог бы действовать человеческий разум без убеждения, что в мире есть нечто бесспорно настоящее; и нельзя представить, как могло возникнуть сознание, если бы человек не придавал смысл своим импульсам и переживаниям. Осознание же настоящего и полного смысла мира тесно связано с открытием священного. Через опыт священного человеческий разум постиг разницу между тем, что проявляется как настоящее, мощное, обильное и имеющее смысл, и тем, что лишено этих качеств, т.е. существует в виде хаотического и зловещего потока явлений, возникающих и исчезающих случайно и бессмысленно... Коротко говоря, "священное" входит в саму структуру сознания, а не представляет некую стадию его истории... На самых архаических уровнях культуры жить, как подобает человеку, – само по себе есть религиозное действо, потому что принятие пищи, половые отношения и труд имеют сакраментальную ценность. Другими словами, быть – а еще вернее, стать – человеком означает быть "религиозным" ("La Nostalgie des Origines", 1969, p. 7 sq.).

Знакомство с работами М.Элиаде выявило его исходную позицию -  версию о происхождении человека от обезьян, постепенного формирования мыслящих, разумных гоминид в процессе эволюции и, исходя из этого (!) появление потребности в священности и сакральности! Причитайтесь к предложенной цитате: мир в ней уже разделен на то, что имеет смысл, и то, что характеризует хаос. Но в Пра-времени люди не знали хаоса.  Больше того, Гармония не может включать хаоса и «зловещего потока явлений, возникающих и исчезающих случайно и бессмысленно». Отличительное свойство Гармонии – смысл и симфония каждой струны. А какой струной звучит хаос? У него вообще нет струны, а есть их отсутствие, именуемое какофонией.

У Элиаде сначала человек начал придавать смысл своим импульсам и переживаниям, а потом уже у него появилось сознание. Но так сознание становится продуктом произвола человеческой природы. Это – примитивный материализм.

Кроме того, Элиаде берет за точку отсчета довольно странную опору: «Ибо человек есть конечный продукт решения, принятого "в изначальном времени": решения убивать, чтобы жить. Коротко говоря, гоминиды успешно оторвались от своих предшественников, став мясоедами.»[1]

Мы уже рассматривали в первой главе истоки творения. Гармония не может быть следствием насилия и убийства. Жизнь этим не оправдывается. Только извращения ума могли привести человека к выводам, что:

«…систематическая травля и убийство диких зверей привели к созданию уникальной системы отношений между охотником и его жертвой. Мы еще вернемся к рассмотрению этой проблемы. Пока же просто констатируем, что откровение о "мистической солидарности" охотника и жертвы дается просто самим актом убийства: пролитая кровь во всем схожа с человеческой. В конечном счете, эта "мистическая солидарность" с дичью являет родство между человеческим обществом и животным миром. Убить зверя на охоте, а позже – заколоть домашнее животное – эквивалентно "жертвоприношению", в котором жертвы взаимозаменяемы 3 . Добавим, что все эти концепты возникли на последних этапах очеловечения. Они все еще действуют – в измененном, переосмысленном, закамуфлированном виде – тысячелетия спустя после исчезновения цивилизаций палеолита.»[2]

Элиаде вообще выводит сакральность из примитивного натурализма человеческой природы, опущенного до инстинктов: «принятие пищи», «половые отношения», «труд». От голода, от полового чувства или трудовой усталости, оказывается, взошел человек сам, как эволюционировавшая обезъяна, к Богу. Но тогда Бога такой обезьяно-человек выдумывает сам, сам сакрализует убийство и привносить в жизнь смерть, освящая ее в своем сознании своими же инстинктами. Тогда у такого человека появляется обезьяно-бог, сдрожжевавшийся на инстинках людей. Это – мнение науки.  Но этот научный  произвол – не из Пра-времени, согласитесь. Он – результат свободы выбора, произвола человека, результат свободного полета научной мысли, не имеющей понятия о гармонии, оторванный от Истоков.

У Элиаде духовное развивается из материального. Из этого развития ученый пытается вывести высший смысл жизни: охотники, убивающие зверей, мясоедное человечество вдруг озарились божественным знанием настоящего и низменным кровавым действиям по разрушению природы придали святость. Вот чем оборачивается мышление, лишенное связи с Богом – отсутствием чистоты помыслов и истреблением жизни, включая самих себя.

Если следовать Элиаде, то материя познает сама себя, сама из себя. Тогда убийство рожает себе оправдание и возводится в праведность. Но эта праведность однобока, а потому из самой себя никогда не родит  целостности.  Она же не способна признавать иные мнения. Она боится всеобщности. А потому окукливается покрывалом тайны – становится оккультным движением. Потому что совокупность всех мнений выявляет невозможность убийства во имя жизни. Потому что сотворение человека – венца творения - происходило по образу и подобию творения мира -  в гармонии.

Как первобытный охотник, убивающий зверя, мог взойти до сакрального в убийстве?  Как он мог взойти до космогонического мифа о своем господстве над природой? Имея изначальную связь с Богом - никак. Не имея связи с Богом – тоже не мог. Такому «человеку уже» и не нужен был бы Бог. Человек становится подобен зверю. А зверю нужна власть и жертвы.

Мы знаем литературный пример булгаковского Полиграфа Шарикова. Такому «человеку» Бог не нужен. Для русских, надеюсь, это убедительный аргумент. У других народов, возможно, есть свои примеры Шариковых.

Зачем же человек-зверь тогда выдумывает Бога? В самозарождение потребности благородства в человеке–изначальном звере верится с трудом. Ритуалы, основанные на убийстве, причащении кровью и телом убитого, кровавые жертвоприношения – это все свидетельства иной, противоестественной, антибожественной настройки сознания человека.

Так зачем такому зверю Бог?

Потребность в священном чувстве может быть сродни потребности в чистоте, ностальгии по утраченной благодати – былой связи с Богом. Но только у людей, а не у зверей в облике человека. Ностальгирует по гармонии та душа человеческая, в которой заложена божественная частица. Это вопрос чистоты совести, если хотите. Это та душевная боль, которая не дает забыть об изначальной гармонии и предназначена быть симптомом наших отклонений от божественного образа жизни.

Поэтому потребность в сакральном могла зародиться как аналогия того, что было прежде. Была жизнь, связанная с Богом, была традиция, было всеединство людей в Боге. Все чувствовали Бога и друг друга как единый организм. Но с какого-то момента в мире начинают существовать параллельно как бы два мира, два образа жизни – (1) изначально священный, имеющий связь с Богом, и (2) утративший ее по внутренней причине, самодовольно отказавшийся от Бога, но, со временем, заностальгировавший по былой благодати. Первый угасает, второй развивается. Со временем господствующий второй вдруг понимает, что человеко-звери, быдло, оказываются неуправляемы, если их не связать воедино. И рождается религия – спасительная железная рукавица управления. В нее вовлекаются и те, которые считают, что если нет контакта с Богом, то религия все же лучше, чем ничего.

Но связи с Богом дихотомичная  религия, преследующая свои цели,  все равно не доставляет. А вне связи с Богом мир неизбежно погружается в хаос. Это уже аксиома земной жизни. И люди, оторванные от Бога, ищут ей замену, беря за аналогию подобие былой внешней гармонии, но не чувствуя ее внутренней сути. Беря за основу условную опору, один из полюсов, например, правду или добро, выдавая часть за истину и отторгая былую целостность, объявляя объектом войны всего лишь другую часть мира, т.н. мировое зло, люди в своем стремлении к порядку доходят до изуверства.

Так рождается идея искусственной связности в форме пирамиды. Так рождается религия с целью связать людей определенным мировосприятием и подчинить их общей цели – деланию добра и борьбе со злом. Реальная связь с Богом такому учению не нужна. Иначе все станут свободными, в том числе в постановке целей собственной жизни. Самодостаточная личность или локальная общность начнут выверять чью-то частную цель с позиции пользы для всех. И тут выяснится, что  частные цели на всеобщность претендовать не могут, а посему тяготеют к тоталитаризму. Радость для всех от всеобщности истины подменяется мнением избранного меньшинства – малого стада. 

Если учение не содержит изначальной связи человека с Богом от начала Творения, от первоистока до наших дней, связи человека с живой природой, а значит, отрицает возможность потенциально открытого и доступного для всех людей общения с Богом прямо из реального мира, если учение это проповедует долг, жертвенность и не признает любви и равенства начал, то такое учение подменяет совершенный Образ Бога выдуманным имитатором. Такое учение религиозно, что значит неистинно.

Религиозность, как ритуальная сакральность обыденных действий, восходящая от материи, религия, как таинство для избранных, есть полу-правда. К пониманию, чувствованию и непосредственной связи человека с Богом она отношения не имеет.

Религия – явление по возрасту моложе первозданного мира. Кроме того, как феномен жизни человеческого сообщества, она является следствием грехопадения (которое тоже моложе первозданного мира). Поэтому она ситуативна и рефлексивна по своей сути. Это не священная истина в последней инстанции. Это корочка запекшейся крови на ноющей ране, а иногда и сама рана, которую старательно выдают за вечный стигмат.

Это попытка навести порядок в мире, утрачивающем равновесие, но порядок, рожденный поляризованным взглядом на мир, попытка силовым приемом ограничить вакханалию. Но именно силе образовавшийся хаос и не подчиняется. На любую силу всегда найдется иная сила, а взявший меч от меча и погибает. Любая силовая сцепка общества – временна. Хаос преображается только Любовью. Любовь – вечна.

Именно поэтому религия САМА, своими руками, изолирует себя от реального мира, сама себя губит, пытаясь взять на себя миссию мирового рычага преобразований и преподнесения универсальных истин.

Как следствие грехопадения, религия видит цель своего существования в обличении греха. Но как можно быть одновременно свидетельством о Боге и обличение греха?  Свидетельствовать о Боге может только совершенство творения, а значит, не явление греха, а явление его исправления, сама заложенная в людях потенциальная способность возвращения к истине. Грех растворяется любовью. В мире,  который покорен любовью, а значит, пребывает в равновесии и гармонии, грех не может даже приземлиться, потому что он всегда полярен (к добродетели), субъективен и индивидуален.  Но болезнь одного исцеляется вниманием, заботой и любовью всех.  Во всеобщей взаимосвязи жизни заложена основа исцеления любой болезни и исправления любой ошибки.