Идти на поводу у зомбированного общества и принимать смерть от людей – это искус и риск, но это – личный выбор. Возможно, Христос ставил своим поступком и другие цели, но в свете жертвы во имя загробной жизни они явно искажены. Имея контакт  с Богом-Отцом, жертвовать жизнью ради лживой иллюзии – жизни за гробом, ради чуда, ради собственной свободы выбора -  нормальный человек не может. Это ошибка. И в этой ошибке – историческая ограниченность христова замысла, который не мыслился всеобщими, глобальными, общечеловеческими масштабами.

Но это – исторический опыт для сознания всего человечества. Опыт, который доказывает, что НИКТО ОДИН ни в природе, ни в человеческом сообществе НИЧЕГО НЕ РЕШАЕТ. Потому что он не может поднять рычагом ВСЕОБЩНОСТЬ даже в пределах нации. Поэтому надрыв в такой ситуации становится неизбежен. Опыт того, что активация сострадания невинной жертве, пробуждение таким образом психологической отзывчивости людей, это, возможно, и шоковая терапия, но не глобальное спасение рода человеческого. Страдание может очищать, но нужно еще и вдохновение на жизнь, только не на загробную.  А вот смерти вдохновение вообще не сопутствует. Исправлять свои ошибки-грехи человек может только вдохновившись светлым образом счастья, в земном, реальном воплощении. Исправлять их надо нам сегодня В ЭТОЙ ЖИЗНИ, не перекладывая ответственность на Христа.

Дохристианская Русь НИКОГДА не страдала извращенным дихотомичным мировоззрением, а потому и в шоковой терапии не нуждалась. Но была силой поставлена перед необходимостью осмыслить мировой опыт болезни под названием «самость и мировое господство», замаскированное под ликом страдания во имя якобы всех людей. Поставлена не самим Христом, а теми, кто встал за его спиной, прикрываясь его жертвой. Поставлена для осуществления мирового заклания.

Народы же, образ жизни которых уже подвергся искажениям, а потому воспринимавший свои зомбированным сознанием оккультизм, как данность, восприняли переработанное учение Христа как новую великую мистерию глобального-вселенского масштаба, к которому привыкли за свою достаточно долгую подготовительную оккультную историю.

Но, благодаря существованию ведической Руси, не весь дохристианский мир был поглощен оккультизмом. Им был охвачен только определенный ареал, который и принял учение мученика в свои «ясли». Подробно, что это были за «ясли», рассмотрел в своей работе Ф.Ф.Зелинский[1], который пишет:

«Исходя из несомненного факта, что только область эллинистической вселенной была на первых порах охвачена движением к христианству, мы спрашиваем, в чем сказалось, так сказать, воспитательное значение эллинизма: к каким религиозным воззрениям успел он приучить человечество, облегчая этим восприятие им христианства; какие пробудил в нем религиозные потребности, имевшие со временем найти свое удовлетворение в христианстве.

Во-первых, религия таинств поставила в центр религиозного сознания вопрос о спасении человеческой души, понимаемом как спасение либо от дальнейшего "круга" воплощений и смертей, либо от унылого полусознательного прозябания, или же от адских мук на том свете, но сводящемся во всех этих случаях к вечному блаженству. Само слово "спасение", так понимаемое (soteria), встречается впервые в эллинистической религии (см. выше §14 свидетельство Фирмика). Уверенность в возможности этого спасения черпается из "прототипического" подвига того божественного существа, которое дало людям таинства; подвиг же этот рассматривается, как подвиг любви, поборовшей смерть – причем, правда, эта любовь понимается пока как личное чувство к спасенному божественному существу того, которое своим самоотвержением совершило акт спасения. Условием же его обретения ставится сакраментальный акт, посредством которого ищущий его принимается в общину исповедников религии таинств, причем этим сакральным актом может быть священная трапеза ("есть с тимпана, пить с кимвала") или намащение.

Во-вторых, та же религия таинств в ее различных формах поручает поклонению посвящаемых образ богини-матери: она и есть та, которая своим самоотвержением спасла любимое божественное существо и дала этим обнадеживающий пример такого же торжества над смертью и своим почитателям. Образ этой богини-матери пребывает в мистическом родстве с исконным образом матери-Земли, но эта связь уже только смутно чувствуется в глубине религиозного сознания, не всплывая более на его поверхность. Соединение этой Матери с ее святым младенцем наблюдается спорадически, но еще не получило всеобщего распространения. Чувству наличность этой богини-матери, именно как страждущего женского существа, дает чрезвычайно много: им обусловлена та повышенная участливость, тот религиозный сентиментализм, который составляет характерную черту эллинистической религии.

В-третьих, развивающаяся и распространяющаяся параллельно с религией таинств религия древнего Олимпа выдвигает, в ущерб прочим его богам, образ бога-сына, а именно Аполлона. Этот бог-сын понимается как посредник между богом-отцом, т.е. Зевсом, и людьми: он вещает людям его непреложную волю, приносит исцеление от недугов и вообще своим советом помогает им устроить к лучшему свою земную жизнь. Отзвуки старинной религии природы и здесь слышатся постольку, поскольку чувствуется мистическое родство этого бога-сына с Гелием-солнцем, но на поверхность религиозного сознания и это представление более не всплывает. Все же рядом с этим образом бога-сына удерживается и еще более исконное представление о богочеловеке, сыне бога, т.е. о Геракле, земное подвижничество которого дает повод к совершенно особенному кругу религиозных концепций. Расцвели они, однако, лишь в следующую эпоху.

В-четвертых, признание посвящения необходимым условием спасения естественно должно было подсказать вывод, что вне общины посвященных спасение невозможно, а с ним и один из принципов, на коих покоится институт церкви. Второй принцип, организованное жречество, достаточно многочисленное для личных сношений с каждым посвящаемым, тоже имелся налицо; мы знаем это точнее о таинствах Исиды, но и в элевсинской религии нашей эпохи институт "святых", о которых упоминает анданийская надпись (§8), позволяет догадываться об аналогичных явлениях также и на этой почве, тем более при нравственных требованиях, которые к ним ставились. При назначении жрецов соблюдается в элевсинской религии таинств, а вероятно, и в других, принцип преемственности благодати, ведущей свое начало от предполагаемого откровения самой богини. Ярче всего он сказывался в апостолате, имевшем место при основании новых религиозных общин (Мефап – в Андании, Тимофей – в Александрии).

В-пятых, получает все больше и больше определенности представление о троякой участи душ на том свете, а именно о вечных муках для неисцелимых грешников, об искупительных карах для исцеляемых и о вечном блаженстве для добрых, причем вопрос о прабытии и перевоплощении решается иногда положительно для душ средней категории, но именно только иногда. Представление об обители блаженных колеблется между подземным Элисием и небесным раем, с перевесом, однако, в сторону последнего. Из общего числа блаженных выделяются те, которые своими заслугами приобрели особую действенную силу, а с нею и особое право на почитание со стороны людей, т.е. так называемые герои; условием для их признания таковыми продолжает считаться откровение Аполлона в Дельфах.

В-шестых, возникает мнение и верование, что божество может, не утрачивая полноты своего потустороннего естества, воплотиться в человеческом образе и жить земною жизнью вместе с другими людьми, с тем, чтобы лишь по смерти воссоединиться со своим потусторонним естеством: так Зевс-Победоносец был на земле Селевком, царем сирийским. Все же вера ограничивает эту возможность тесным кругом правителей, признавая в ней, наравне с дальнейшим развитием героизации, одну из основ апофеоза государей.

Таковы те главные догматы религии эллинизма, которые подготовили ее приверженцев к восприятию учения, ставшего каноническим в христианской церкви. Не все они были впервые усвоены культурным миром именно в нашу эпоху; но даже те, которые ведут свое начало из предыдущей эпохи древнегреческой религий, получили в нашу настолько большую определенность и действенность, что могут быть по справедливости объявлены именно ее догматами.»

Именно «эллинистическая вселенная», которая и  «была на первых порах охвачена движением к христианству», оказалась  готовым ареалом распространения нового учения в силу своей выпестованности жреческим водительством. Благодаря вековому опыту водительства людей, христианское учение было «довернуто» до нормального и необходимого оккультизма и внедрено в паству в виде нового института спасительства.

В чем особенность этих «ясель»? В том, что они были подчинены идее мирового господства:

«Первым было постепенное объединение отдельных эллинских племен, совершающееся как в массах, так и в малочисленных, но влиятельных кружках. То "аттическое государство", которое было политической сигнатурой пятого века после освободительных войн, объединило Афины со всем почти ионийским миром, правда, этим самым еще более подчеркивая его антагонизм с тоже эллинской зарубежной стихией. …припомним те десять тысяч храбрецов, которые последовали за знаменами Кира Младшего в его не очень почтенный поход против своего старшего брата. Это были выходцы из разных стран; беотиец сражался рядом с афинянином, с лакедемонянином; их родные государства воевали друг с другом, но они чувствовали себя товарищами в виду окружающих их варварских народов, чувствовали себя эллинами, поклоняющимися тем же богам, говорящими почти что на одном и том же языке и, во всяком случае, понимающими друг друга без толмача.

…Конечно; но для этого все же был нужен Александр. А для того, чтобы возник Александр, нужно было предварительное падение междуэллинской гегемонической идеи, составившей добрую часть содержания политической истории Эллады в IV веке. Афины еще в конце V века потерпели крушение со своей великодержавной в тогдашнем и тамошнем масштабе политикой; прекрасно. Но что же будет дальше? А дальше будет то, что станет невозможна гегемония уже не только Афин, но и всякого эллинского государства, так как против каждого, претендующего на таковую, образуется коалиция из ближайших к нему по могуществу, и этой коалиции ему не одолеть.»[2]

Так формировалась сила одних против других, так формировалась иллюзия, что люди, якобы, исповедуют одну, единую, благотворную, универсальную религию для целой ойкумены.  Эллинистическая ойкумена стала «плавильным котлом» народов, образ которого и в наши дни вдохновляет глобализаторов. По сходному клише было переработано и учение Христа, была обеспечена универсальность и связность железной рукавицей деспотического рабства людей при Господе боге. [3]