Счастье кого бы то ни было, как состояние совершенства,  не строится на трупах и на жертве, тем более невинных, если мы вообще говорим о здоровом обществе. Добровольная жертва – это все-таки беспомощность, невысказанность, непонятость, вынуждающая нас силой человеческого страдания перейти на другой уровень понимания наших ошибок. Это призыв к пробуждению ответственности. Это – психическая атака. Но не образ и не всеобщий смысл жизни. Жертва – экстремальная мера для больного организма и не  всегда она является единственной формой преодоления болезни. Слишком ценна одухотворенная жизнь любого человека. Ценна своим бессмертием земного воплощения, ценна замыслом Бога в ее предназначении – сотворении жизни. Пророк Христос пожертвовал своим творчеством новой жизни ради вразумления своего народа. И это – его свободный нравственный выбор.

Мы готовы  пожертвовать жизнью ради  своих детей не потому, что мы презираем смерть и этим утверждаем жизнь. Не потому, что «единственное основание для самопожертвования есть бессмертие, вечность внутренней сущности человека»[1], а потому что в данных, как правило, искаженных войной условиях, приняв, замыкая вызов смерти на себя, мы сохраняем возможность встать на наше место новому поколению жизни, способному возродить в будущем нас самих, возродить не столько памятью подвига, сколько постижением его цели – сохранением жизни, вечно новым воплощением.

Не из панических страха смерти или любви к материальному бытию стремится человек сохранять земную жизнь, а исходя из ощущения совершенства божественного творения, преобразующего мир на началах любви. Любовью жив мир. Любовь, проносимая сквозь время, творит новые воплощения. Это и есть «улыбка, посланная в вечность», улыбка  всех, кто отдал жизнь за наше реальное сегодня. Это улыбка, пробуждающая нас к новым воплощениям, есть наследие и неписанная заповедь  для каждого поколения творить жизнь на Земле в Любви, Красоте и Гармонии. Это замысел Бога – возрождать с любовью мир деяниями людей, чей порыв духа к свету рождает возвышение чувства. Кто хоть однажды был в состоянии Любви, тот не забудет его никогда и никогда добровольно не откажется от состояния божественной благодати. Это противоестественно. Нужен экстрим, чтобы сбить эту божественную настройку духа человека. Даже если кто-то соберется спасать человечество (хотя таких глобальных примеров спасительства в истории человечества не было), все равно рычагом анти-тезы этого не сделать. Кроме того, один в условиях всеобщей взаимосвязи ничего не решает. Даже если общество погружено в иллюзии пирамиды власти и ожидания лидера-пророка.

Христианство засветило из общего мировоззрения и жизни пророка только крестное страдание и лишило учение важной составной части - Любви к миру, земному воплощению жизни. Так христианство выхолостило изначальное, сердцевинное понимание вечности земной жизни, в нем жертва земной жизни ради вечного неземного инобытия – это перечеркивание божественного замысла творения жизни в принципе. Потому и жертва христова остается кнутом для взбадривания человеческих страданий, как фильм Мэла Гиббсона. Но переосмысление жизни и открытие вновь ее совершенства – подспудная цель поступка Христа – осталась «за кадром». Поэтому и позитивного изменения мира не происходит и даже опыт искажения смысла жертвы - не переживается. Искаженной и подмененной оказалась нравственная основа жизни.

Без земного воплощения жертва и воскресение Христа являются нелепостью. И эта состоявшаяся нелепость показывает нам исторические ограничения попытки повернуть людей к счастью с помощью боли и страха, исторические возможности извращения смысла жизни в руках манипуляторов, владеющих информацией, вплотную пододвигают нас к поиску более эффективных,  гармоничных путей активации, пробуждения человеческого сознания - любовью и чувствованием гармонии мира. Ностальгией по совершенству мало страдать, нужно его возвращать, активируя в людях ощущение гармонии изначального творения Бога, заповеди  первоистоков, образ жизни Пра-времени.

Крестная жертва не может быть спасительным путем для человечества еще и потому, что всеобщность участи каждого человека, объективна, замыслена изначально. Человек – творение, по натуре своей, общественное. Поэтому общественное сознание полноценно только тогда, когда включает инициативу и самобытность, самостоятельность и самодостаточность мышления каждого члена общества, когда оно переплетено этими связями людей и отношений между ними, когда оно чувствует их и живет балансом этих чувств. В таком гармоничном обществе объективным становится осмысление любого индивидуального деяниям, устремленного к общественной пользе. Зрелое, общество людей, ведущих осознанный образ жизни уже в силу того, что оно чувствует всех и каждого, создает определенное поле гармоничных взаимоотношений, способное отменить жертву одного ради всех, предотвратить ее растворением народа в личности человека (коль скоро один человек стремится раствориться во всем народе).

Так работает баланс в живом социальном организме. Мы любим человека не вообще, а человека конкретного, неповторимого, мы все вместе способны отодвинуть его от черты, за которой иного способа донести до нас его мысль, кроме как жертвой собственной жизни, нет. Но это – движение встречное, не поляризованное, ведущее к столкновению, а движение с обоюдной любовью в сердце, стремлением к согласию во имя жизни.

Абсолютизируя жертву, как образ жизни,  можно искушать людей шантажом, заставляя прислушаться к «крику» закланного агнца, вымогая  перемены, диалог, спекулируя на страданиях. Абсолютизируя жертву, искусно (психологически) внедряя этот образ в сознание легко восприимчивых людей, можно готовить из них террористов-смертников, т.н. ассасинов, чьи «харакири» заквашены еще и на идее загробного рая. Такие биороботы по приказу убьют кого-угодно, думая, что служат богу. Верить в это им помогают манипуляторы. Именем Бога стало удобно прикрываться для осуществления самых разных целей.

Но вместо жертвы миром правит дар. Дар Любви, дар жизни.  Если жертва не дарит жизнь, значит, это спекуляция.  Вне такого дара жизни, и жизни воплотимой, жертва жизнью не попирает смерть, а потворствует ей.  Жертва уничтожает жизнь, дар – зарождает ее.

Слишком сомнительно утверждать жизнь смертью. Не по законам противостояния со-творен божественный мир, не по законам антитезы в нем обретается истина. Любовь, как гармоничное соединение начал, вдыхает жизнь в наш мир и творит этим жизнь. Любовь ничего и никого не отрицает и не делит.

Обратите внимание на знаменитую нагорную проповедь Христа. Она вся выстроена на отрицаниях. Разве может «НЕ» служить определением истины? Разве может гармония бытия устанавливаться отрицанием жизни?  Учитывая, что антитеза – это всего лишь однополюсность, такое учение было обречено не просто на противостояние (Христос этого и не скрывал), а на то, что на всякую силу всегда найдется другая сила. Взявши в руки меч разделения, учение пророка пострадало от меча же. Христос исходил из разделения жизни и учение его породило разъединение мира, разъединение в понимании людей его образа и деяний.  

Потому что нельзя, стоя на одной стороне рычага, вернуть миру равновесие начал. По принципу рычага действуют знакомые всем нам грабли.  Такими граблями для христианства стали все те же законы Моисея. Моиссеевские заповеди для избранного народа и христовы заповеди божьих рабов – взаимоисключающи. Соединение их в гармонии возможно при движении навстречу и отказе от идеи избранности, с одной стороны, и идеи рабства, с другой. Это и есть возврат к целостности и всеобщности.  Но, поскольку задач достижения целостности и  всеобщности никто не ставил, то  отношения между иудаизмом и христианством неизбежно оказались обращены в отношения господства и подчинения  – господ и рабов, избранных и отверженных. Была установлена метафизическая империя христианства  - ойкумена не для всех. Но осталась и религия избранных – тоже не для всех. Господство избранных умело направляет послушных рабов на борьбу с разными врагами. То ими становятся язычники, то варвары, то  сектанты, то сами евреи (тоже своеобразное само-жертвоприношение). Суть от этого не меняется – полюса остаются, только каждый раз по-разному перемагничиваются в нужное время, но все равно они подпитываются образом врага. Исходные же идеологии неравновесия к истине даже приблизиться не могут. Любви им не хватает, чтобы стать всеобщими.

Христианская паства, претендуя на чистоту учения, сегодня  смиренна и терпелива во всех вопросах унижения человеческого достоинства, сохранения господства над собой и неравенства в своих рядах (от царей до каторжников, от знати до нищих). Она едина в страдании  и страхе божьем. Она подспудно имеет общий образ врага – иудеев.  Если она и отзывается на боль от попрания своей веры, то воинственностью и агрессией, давая этим козырь упрекать себя в провоцировании общественных конфликтов. Ее убеждения – только лишняя боль, реанимирующая крестные муки Христа. Как правило, для себя самой же.

Полярная противоположность – иудейская паства. Элитарной учения очевидна, общий враг – тоже. На попрание веры она также отзывается агрессией и воинственностью. Одно не  может существовать без другого, иначе не на чем будет консолидировать массы, чтобы сталкивать их между собой.

Вне образа общего врага сегодня объединение (части) людей даже не мыслится. Мы забыли, что гармония может быть только одной на всех, а не одной частью, обращенной против другой. Мы забыли, что все мы люди и все мы - дети Бога, у которого нет избранных и неизбранных, любимых и нелюбимых. Человечество едино и представляет собой материализованное «тело» Бога, в котором нет и не может быть лишних клеточек. Оно совершенно.  И это – тело самого Бога. 

В результате переработки христова учения та цель, которую ставил перед собой Христос – спасение своего народа (я послан только к «погибшим овцам дома Израилева), осталась нереализованной. Его родной народ бережно сохранил иудаизм. Остальные же народы, к учению не предназначенные, получили его в самых широких формах, вопреки самобытности своих культур (хотя Иисус предупреждал «на путь к язычникам не ходите»). Так учение спасителя было вывернуто наизнанку – запущено для тех, кто в нем не нуждался, а вместо прямого назначения оно попало мимо цели.

Для всех же остальных народов его внедрение обернулось, во-первых, излишним страданием и буквальным жертвоприношением, самоистязанием и мазохизмом, во-вторых, либо борьбой за самобытное понимание сути, либо искусственным, принужденным принижением духа  (нищеты духа), смирения с отсутствием гармонии в жизни. В-третьих, перенаправлением созидательной энергии людей в русло накачивания иллюзий загробного мира и якобы вечной жизни в небытии, а на самом деле – отказом от реального мира и снижением ответственности людей за свою жизнь, не говоря уже о родине.

Но именно естественным противовесом попытке установления единого христианства в форме универсальной господствующей религии  мы имеем сегодня множество христианских конфессий, в каждой из которых, благодаря национальной  традиции, идет самобытное преломление учения, каждая из которых содержит крупицу истины, важную для всего человечества. И только абсолютизация такой национально-индивидуальной позиции, ее растягивание как универсального знания одновременно готового для всех, до всемирного масштаба, переводит здравую исходную мысль в свою противоположность.  Позитивные моменты в понимании сути учения Христа разбросаны сегодня во многих взглядах и движениях. Не все они реакционны, надо собирать воедино их изначальные посылы выйти на общее для всего человечествам понимание культуры образа жизни по заповедям Бога. Претензии на монопольную истину только удаляют людей от единства. 

Однако из множества христианских конфессий православие, по-прежнему, зачастую претендует на мессианство. Несмотря на то, что Россия создала уникальный симбиоз христианства и язычества (ведической культуры Руси), позволивший избежать бойни, или по крайне мере, минимизировать ее при внедрении (имплантации) в самобытное пространство страны чужеродных образов и целей развития, православие, по-прежнему, удерживает «катехон» догматов, сфабрикованный не для целей развития Руси, а для принесения ее в жертву за грехи всего мира. Поэтому не одолевает наша страна никого благочестием, а мечется между условными, навязанными целостному некогда мышлению руссов полюсами добра и зла, каждый раз принимая за абсолют только полу-правду. [2]

Скажу только, что самобытность России заключается во  всеобщности нашего мышления и образа жизни, как свято хранимой заповеди Отца. Эта традиция всеобщности и позволила вобрать культуре России образ Христа и впитать его страдания, которые ей не предназначались, но с общечеловеческих позиций стали понятными и близкими. Так имперское мышление жречества, не раз пытавшееся покорить Россию в борьбе за мировое господство, сыграло на отзывчивости нашего народа.   Только от России ждали не жертв во имя жизни, а крестных страданий и воскресения в небытии. И эту глубинную цель манипуляции, провернутой с русским народом, вряд ли понимал князь Владимир, решавший с помощью религии сугубо личные проблемы удовлетворения своих властных амбиций.  

Возвращаясь к крестной жертве Христа, могу сказать, что для меня -  – это выбор человека, принявшего на себя не просто индивидуальную ответственность за судьбу своего народа, а определенное искушение – явить пастве чудо в доказательство божественного совершенства так, как этого требовала толпа.

Но только совершенство не доказывается чудом. И даже чудом воскрешения. И уж тем более воскрешения за гробом. Совершенство – это состояние счастья во всей полноте ощущений, знания, ведания мира. Нигде в природе не приносится жертва по велению сообщества, нигде в природе сообщества не подчиняются решениям большинства. Совершенство утверждается божественным образом жизни, всеобщностью бытия, счастливым образом жизни.