4. Определение культуры

Приведу расхожее определение, данное в диссертации Е.Гениевой[1], хотя  восходит оно к определению Ю.Лотмана:

«Существует множество определений понятия «культура». В самом общем виде культура – это «вторая природа», некий мир человеческого опыта и достижений, который создается совокупными усилиями людей на протяжении всей истории. Культура как творение человека противостоит дикой природе. Культура включает в себя не только материальные «арте-факты» (про-изведения), но также все социальные явления, формы индивидуального  опыта и организованной деятельности человека. С определенной точки зрения можно сказать, что человек не существует вне культуры: всякая его мысль, действие и реакция, образ жизни, менталитет – это проявление его «культурной сущности».»  И это пишет директор публичной библиотеки!

С каких пор сущность человека стала определяться какой-то второй природой? С каких пор эта вторая природа, вдруг, стала ПРОТИВОПОСТАВЛЯТЬСЯ? И, главное, чему? Родной Природе-Кормилице, сотворенной Богом для своих детей как Пространство Любви и Гармонии. Зачем? Для увода человека от истины, от бога. Для насильственной вставки между человеком и Богом института посредничества и получения определенного рода дивидендов от этого. Каких? Избранного, личностного, персонального, самостного общения с Богом. (Гордыня, эх, ма!).

Как тут не вспомнить Андрея  Тарковского: «История человечества слишком уж похожа на какой-то чудовищный эксперимент над людьми, поставленный жестоким и не способным к жалости существом…». А потому  «Искусство существует лишь потому, что мир плохо устроен…». И еще – «цель искусства – подготовить человека к смерти». [2]

Для этого осуществлялась подмена заповедей Пра-времени. Но поскольку подменить их, в сущности, нельзя, была предпринята попытка усыпления памяти о них, разрыва традиций в образе жизни, формирование нового поколения «непомнящих», а потому водимых и послушных людей. На новое место вставала «вторая реальность», «не похожая на реальность природного мира», та самая культура – «пространство символов (читай – ритуалов уподоблений   - Н.П.). Символ – условное обозначение каких-либо предметов и понятий или процессов, их «заменитель». Между символом и предметом нет естественной связи, значение символа сугубо произвольно».[3]

Определение довольно-таки спорное.

«Греческое слово "символ" - συμβολον - происходит от глагола συμ-βoλλω – "со-единять", "с-вязывать",  "с-равнивать", "с-личать", а также "с-шибать" и "с-талкивать", в своем первоначальном значении означало принадлежащую мне часть любого разломанного пополам предмета, вторая половина которого находится у кого-то другого. Вы-явленная часть символа, является не просто подобием сокрытой, но ее до-полнением до целого; половинки символа тяготеют друг к другу, желая "со-единения", "при-мирения" - συμ-βιβάζω. Таким образом, символ - это вы-явление со-крытого.»[4]

«Символ - значит посредник, знак и вместе с тем связь. «Символизировать» - значит соединять, разделяя, связывать[1][1]. Символ и символизация предполагают существование двух миров, двух порядков бытия. Символ не может иметь места, если существует лишь один мир, один порядок бытия. Символ говорит о том, что смысл одного мира лежит в другом мире, что из другого мира подается знак о смысле.»[5]

При всем различии определений настораживает «разломанность» предмета пополам на объективное содержание и текущее, субъективное уподобление (не потому ли у Гениевой символы произвольны?), на сакральное и реальное, связь между которыми от этого становится не просто хрупкой, а довольно призрачной, для подмены истины первоистоков. Отсюда и возможность переворарчивания символов, прекрасно описанная Рене Геноном в «Царстве количества и знамениях времени».

Отсюда и условия для произвола. Тогда отсюда и следование традиции «разломанности», которое выражается в противопоставлении «культуры» и «антикультуры», своего и чужого. Все та же Гениева пишет:

«Всякий контакт (коммуникация) с иной культурой начинается с осознания ее непохожести на культуру собственную. Представитель иной культуры пользуется иным языком, иначе ест, иначе жестикулирует, иначе одевается. Его искусство и литература могут иметь такие особенности, что их не только трудно понять, но и порою невозможно даже сопоставить с собственными.

Реакция на «непохожесть» иной культуры может быть «этноцентристской» или «поликультурной».

Этноцентризмом называется таткой тип отношения к иной культуре, когда она воспринимается  с точки зрения культуры собственной, которая в этом случае становится мерилом.

При этом все, что характеризует собственную культуру, понимается как «естественное», «нормальное», «само собой разумеющееся», а все явления иной культуры – как «неполноценные», «варварские», «примитивные» или даже «нечеловеческие», к которым не применимы законы данного социума. «чужое» не просто принижается, ему приписываются отрицательные ценностные оценки. В мире этноцентризма все делятся на представителей «своих» (своей культуры) и «чужих» (представителей иных культур). Свое – это понятное, родное, близкое, привычное, хорошее. Чужое – непонятное, чуждое, плохое – это не культура, а антикультура (Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 тт. Таллин, 1992, Т. 1, стр. 35)»[6].

Связь между двумя концами некогда былого единства достигается при таком подходе только коллапсом. Собственно, к этому мы и пришли и в культуре, и в  жизни под видом абсолютной свободы выбора.

Но, что самое поразительное, что т.н. искусство, живописующее абсолютную свободу самовыражения, а также апокалипсические страдания, метания духа между полюсами, интригу свободы выбора (как будто она есть на самом деле), распущенность энергий до стихий на уровне инстинктов, порой, с легкостью преподносится в культуре как некая «классика жанра». 

Дихотомия вводит человека в принципиальную иную «систему координат», отличную от гармонии. Она возвышает ОДИН полюс и вводит анти-полюс, а борьбу между ними определяет как источник жизни. Заметьте, не любовь и равновесие начал, а ПРОТИВО-борство. Так культура обслуживает более поздний, подмененный мировоззренческий исток, внедренный искусственно.