3. Полярность российской и мировой истории

Подмена культуры образа жизни осуществляется не враз. На это нужно время, силы, а главное – глобальная идея преобразования, ее противопоставление изначальному образу со-творения, убеждение т.н. масс в «истинности» нового образа, а заодно и нового бога. Базируется такая идея, как правило, на человеческой самости, амбициозное, ни чем не сдерживаемое взращивание которой приводит к идее мирового господства, жажде власти. Все предшествующее наследие объявляется невежеством и тьмой, накрывается волной отрицания.

И если говорить о состоянии современных истории и культуре России, то оно также шло именно по такому пути: предшествующее самобытное развитие страны было объявлено невежеством, образ жизни руссов подвергся искоренению, а в сознание наших предков насильственно внедрялись и внедряются привнесенные искаженные образы о дикости наших предков. Да только, как говаривали наши философы, рабство России было, а рабов не было. Русь приняла чужие образы, ДО СИ ПОР пока что «переваривает» их, но Русь не покорилась, она еще не сказала своего ответного слова. Для этого и нужно осмысление ВСЕЙ истории России и мира в целостности и непрерывности, сжимая века И ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ в единое пространство-время. Этого ответного слова со страхом и надеждой  ждет весь мир, пытаясь навязать России  историческую летаргию.

Но Россия не ждет звона, исходящего от чужого будильника. Самопробуждение – вот естественный путь для любого народа. Для него необходимо собрать воедино весь прошедший исторический опыт, не упустив никаких деталей и поворотов, даже если они кажутся второстепенными. Поэтому позитивного или негативного исторического опыта не бывает. Надо освобождаться от поляризованного взгляда на мир и в каждом событии искать равновесные оценки: и преимущества, и недостатки, их соотношение.

Даже если сравнивать историю страны и биографию отдельного человека – каждое состоявшееся событие складывается в копилку жизненного опыта. И ошибки бывают необходимы для переосмысления жизни. Поэтому попытка делить историю на хорошую и плохую не конструктивна, ибо она уводит от осознания целостности.  Историю надо не делить, а соединять, восстанавливая единую ткань бытия.  И в это случае дихотомичный подход способен оказать только медвежью услугу. Восстановление же истории в полном объеме дает возможность понять зачем происходили перепады и метания страны от полюсу к полюсу? Что «высвечивается» за историческим фактами? Каковы глубинные исторические тенденции?

На этом пути приходится развенчивать многие мифы. Подобно мифам Древней Греции, образы которых олицетворяли стихийные силы природы, но получившим интерпретацию с интимно-сексуальным уклоном, а впоследствии, вообще, стали преподноситься как вымысел и фантазия диких варваров, так и  мифы о былом ведическом образе жизни Руси были низведены до поганизма и ереси.

Начнем с момента исторической фиксации существования и зарождения Руси. Уже Карамзин[1] писал: «Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками. Только в повествованиях греков и римлян сохранились известия о нашем древнем отечестве.». Знакомый пассаж? Оказывается, Русь была погружена в невежество, тогда как все последующее ее развитие – это путь обретения цивилизационного лоска. И только летопись – есть объективное историческое свидетельство. И только иностранные писания (по сути, это взгляд на Русь со стороны) являются для нас источником подлинного смысла. Поэтому нас не смущают ссылки Карамзина на Геродота, утверждавшего, что «меланхлены в России», как и андрофаги, «питались человеческим мясом», что жители Скифии не только кочевали («равно как и все азиатские дикие народы, не обрабатывали земли, не имели домов, возили жен и детей на колесницах, скитались по степям…, грабили…; отважно искали смерти в битвах и славились отменною храбростию») или, наоборот, «имели домы, любили ратоборствовать пешие и славились быстротою своего бега», но и  «пили кровь убитых неприятелей, выделанную кожу их употребляли вместо одежды, а черепы вместо сосудов, и в образе меча поклонялись богу войны, как главе других мнимых богов» и «гордились дикими нравами своих предков». А сама «южная Россия могла представлять обширную пустыню, где скитались одни бедные остатки народов». Кроме того, славяне – «жестокие и храбрые», постоянно нападали на Римскую империю, вообще, «свирепствовали в Европе» и набеги «наших диких предков» стоили «жизни или свободы бесчисленному множеству людей, так что южные берега дунайские, облитые кровию несчастных жителей, осыпанные пеплом городов и сел, совершенно опустели.»

По мнению Карамзина славяне «могли бы тогда, соединясь, овладеть Европою; но, слабые от развлечения сил и несогласия, почти везде утратили независимость, и только один из них, искушенный бедствиями, удивляет ныне мир величием. Другие, сохранив бытие свое в Германии, в древней Иллирии, в Мизии, повинуются властителям чужеземным; а некоторые забыли и самый язык отечественный.». Истории же своей народ (на примере финнов), по мнению Карамзина, не имеет «ибо никогда не славился победами, не отнимал чуждых земель, но всегда уступал свои». Довод сомнительный.

Но еще более сомнительна и другая характеристика финского народа, который «в одной нищете искал для себя безопасности: «не имея (по словам Тацита) ни домов, ни коней, ни оружия; питаясь травами, одеваясь кожами звериными, укрываясь от непогод под сплетенными ветвями». «В Тацитовом описании древних финнов мы узнаем отчасти и нынешних, особенно же лапландцев, которые от предков своих наследовали и бедность, и грубые нравы, и мирную беспечность невежества.» «Не боясь ни хищности людей, ни гнева богов (пишет сей красноречивый историк), они приобрели самое редкое в мире благо: счастливую от судьбы независимость!» Очевидно, что сие бытие для Карамзина и цитируемого им Тацита – в диковинку. 

Так или иначе, но Карамзин, «оставляя без утвердительного решения вопрос: «Откуда и когда славяне пришли в Россию?», в дальнейшем своем исследовании исходит из неопределенного истока, а, следовательно, и предназначение народа нашего ускользает от него. И даже, несмотря на то, что агрессивность славян выглядит в его сочинениях явно вычурной, тем не менее, перечни многочисленных военных славянских походов превозмогают иные характеристики. Но они как бы не имеют ни цели, ни смысла, а, выходит, объясняются т.с. природным варварством славян и их врожденной ненавистью к греко-римской империи. Ибо как объяснить утверждение Карамзина о том, что «славяне свирепствовали в империи и не щадили собственной крови для приобретения драгоценностей, им ненужных: ибо они — вместо того, чтобы пользоваться ими,— обыкновенно зарывали их в землю». Я, например, истины в таком заключении не чувствую. Мне становится ясно, что текст Карамзина исходил из заранее поставленной цели: выявить «кровавые следы варварства, обузданного человеколюбивым духом христианства». Работа выполнялась по политическому заказу.

Из этого истока выводилась прогрессивность и объективность централизованного государства российского, фундамент которого замешивался на природной свирепости славян и слабости их от развлечения сил и несогласия.  

Слаба Богу,  не одним Карамзиным писалась истории я нашего Отечества. О Карамзине удачно высказались Носовский и Фоменко: «Как теперь нам становится ясно, нет ничего удивительного в игнорировании Н.М.Карамзиным всех этих материалов (имеются в виду материалы, обнаруженные в архивах Забелиным – Н.П.). Он писал не подлинную историю Руси, а лишь аккуратно исполнял тенденциозный заказ Романовых. В котором, скорее всего, было четко указано - что и как надо описывать. На что и как ссылаться. А на что не обращать внимания, умолчать. Как мы видим, на уцелевшие остатки огромных архивов Московского Кремля Н.М.Карамзину, по-видимому, ссылаться не рекомендовали. Дескать, и без них напишешь все, что нужно и как нужно. Даром что ли мы платим тебе по 50 тысяч рублей в год? Напомним, о чем идет речь: <<"По пятидесяти тысяч рублей в год, с тем, чтобы сумма эта, обращаемая ему (Н.М.Карамзину - Авт.) в пенсион, была после него производима сполна его жене и по смерти ее также сполна детям сыновьям до вступления всех их в службу, а дочерям до замужества последней из них" (Старчевский А. "Н.М.Карамзин", СПб, 1916, с.264). Эта ГРОМАДНАЯ СУММА, как видим, являлась не разовым пособием для поездки на лечение в Италию, а постоянной пенсией Карамзину и его семье>> [132], с.32-33. См. подробности в [РЕК] и ХРОН7,гл.18:24.»[2]. Поэтому у Карамзина находим довольно странные и ничем не обоснованные мифы.

Но есть еще и Ключевский[3], который убедителен в том, что:

1. Такой летописный источник нашей истории, как «Повесть временных лет» не только составлена по образцу византийских хронографов (автор Повести прямо называет своего авторитета – Георгия Амартолу, который является еще и «направителем исторического мышления» автора), но и является целенаправленной попыткой «натянуть» на Русь библейскую матрицу миропонимания: «Так, - пишет Ключевский, - в начале Повести временных лет он (надо полагать, автор – Н.П.) поставил заимствованный у Амартола очерк разделения земли  между сыновьями Ноя и эту географическую классификацию, или таблицу, пополнил собственным перечнем славянских, финских и варяжских племен, дав им место в Афетовой части. Для объяснения важных отечественных явлений  он ищет аналогий у того же Амартола и таким образом в их изложение вносит сравнительно-исторический прием».

Где же в такой истории многовековой самобытный опыт былин и сказаний об истоках мироздания, накопленный самим народом? Наши истоки подменены иностранной версией с помощью метода аналогий. Механически вставлена и хронология событий. В результате истоки земли русской введены как начало истории ИСКУССТВЕННО. Они и до сих пор существуют параллельно с народными преданиями и принципиально другой народной ментальностью, но выдаются, порой, за одно и то же. 

Благодаря этой «летописи» нам предлагают вести летоисчисление Руси от потопа, которого русская земля испокон веков не знала, однако вставки о нем твердой рукой  включены в летопись и узаконены истоком.

2. Историческое писание велось не современниками событий, т.е. не очевидцами, а много лет и даже целые века спустя (вести летописцам запаздывали), написано оно было по политическому заказу правящей власти и жречества (от того, видать, и точкой отсчета Руси самостийно провозглашен институт  княжения, от того, видать, и  «прицеплял он (автор) свое  темное отечество не только к семье славянских народов, но и к апостолически преданиям христианства») и, Ключевский верно сомневается, «если только оно написано русским, а не греком, жившим в России» и достаточно основательно утверждает, что в отдельных случаях (как, например, в случае с житием  святого князя Владимира – основным источником Сказания о крещении Руси) является «одним  из ранних памятников русской литературы», но не истории. Однако тот же Ключевский восхищен тем, что «в обществе. Где сто лет с чем-нибудь назад еще приносили идолам человеческие жертвы» (еще один миф – замечу я) «мысль уже училась подниматься до сознания связи мировых явлений». Нет, уважаемый Василий Осипович, мысль эта стремилась навязать народу взгляд на него самого с позиции исторического опыта мировых империй. Поэтому важна была не связь мировых явлений, а их жесткая сцепка единым происхождением и судьбой, нужна была наша сопричастность мировому грехопадению. (Так поступают в воровских шайках).

3. Исторические летописи о Руси прерывисты (дискретны) и события вручную табличками расставлены по годам, «Неточности в отдельных годах ничему не мешают, и сам составитель свода придавал   своим  годам условное, гадательное значение». Я не согласна с Ключевским в том, что «располагая сбивчивыми данными византийских источников, (составитель свода) умел уловить начальный конец нити отечественных преданий». Этот начальный конец оказывается на поверку ПРОИЗВОЛЬНЫМ, но удобным для изложения строго определенной исторической версии. А сама версия – «ученым произведением, которому принадлежат некоторые научные права на внимание. Здесь изучению подлежит не только сырой исторический материал, но и цельный взгляд, даже с некоторыми методологическими приемами.»